Часть десятая. "Цирк". Эпилог. Это последний день маленького шестнадцатилетнего арабчика по имени Оман в цирке. Последний его прощальный выход на красные ковры манежа. Он не то чтобы стар. В шестнадцать лет для лошади - это скорее первая зрелость, эпоха разумного мужества, сформировавшейся силы. Но цирковой манеж жестокая штука и не всякие лошадиные ноги выдержат миллионы ударов ими по наливной резине или тартану арены. Серый арабчик с волшебными глазами больше не может работать в цирке. Ветеринарный приговор однозначен - Оман уходит навсегда, безразлично людским слезам. Последний круг. На самом деле такого ритуала не существует. Да еще круг, еще круг. Это все придумал я. На самом деле цирковые лошади уходят, уходят гораздо проще, гораздо банальнее, гораздо страшнее, в абсолютное никуда. Это тот редкий случай, когда последние шаги коня по манежу преподнесли. По счастью, история Омана имеет великолепный конец. Его повезут не на цыганскую бойню, к смуглым дядькам с ножиками, не в мерзкий городской прокат, к злобным детишкам с хлыстиками, его просто берут жить, и у него будет то, чего никогда не было в жизни - маленькая, но своя, и, наверное, чудесная левада, свой денничек, и тихое лошадиное счастье жизни, вдали от ревов зала, коневозов, шамбарьеров и у того, кто приютил коня, будет на много лет счастье глядеть в его огромные глазищи, в которые цирк добавил столько же муки, сколько и мудрости. Итак, кроме всех известных путей лошади, у нее есть еще один путь, путь, имя которому - цирк. Забавно, но почти как абсолютное правило, здесь на цирковых манежах, под порчевыми попонами и перьями, в пересветах сотен цветных огней обитают изгои лошадиного мира: отбракованные с ипподромов, из спорта, со скачек, лошади, которым нигде больше места и не нашлось, кроме как в цирке. Цирк беден. Беден по определению. И это его привычное, комфортное состояние. Бедность цирка - это его традиция и религия одновременно. И цирк принимает всех: хромых, кривых, одноглазых, разбитых и чуть подлечив, припудривает их, осыпает блестками, увенчивает султанами и выталкивает в жизнь на красные ковры своих арен. Грустны цирковые конюшни. Классно - в спортивном или племенном смысле, лошадь в цирке найти не реально. Только если она была совершенно искалечена спортом или заноровлена, ее жизни выбор прост: либо убогий городской прокат, либо мясокомбинат. И тут, и тут появляется соблазнитель, насквозь лживый и абсолютно пленительный. К лошадиной душе протягивает свои лапы цирк. Цирк, в том случае, конечно, если лошади повезет. Но когда речь заходит о цирковых лошадях, я в первую лошадь вспоминаю Нагара, Нагарушку. Нагара маленького страшного вороного рысачка русской цирковой звезды Елены Павлович. В цирк он попал уже практически инвалидом. Он был до такой степени неказист, что никто не представлял его себе в качестве циркового артиста. Он в цирк попал уже стареньким, совсем доходягой, маленьким калекой, но за три года освоил цирковую высшую школу, причем легко. И таким стал гоголем, остепенился и разважничался, а от старых времен, когда таскал телегу, не забыл только одну простонародную свою привычку потикоханька ужасно смешно попукивать ртом, развлекая себя, таким образом, в минуты скуки. А гнедой Глашка, основной конь Лены Павлович, которому стоя рукоплескал Париж, в дни гастролей русского цирка, - одноглазый. Чего, разумеется, никогда не заметит публика. Его, когда-то еще малышом, забыли в железном закрытом фургоне коневоза на дикой жаре. Забыли почти на сутки. Старшие лошади, глашины приятели по путешествию, зажарились и померли от ужаса жары и духоты. А он только ослеп, но выжил и стал звездой цирковой школы. Можно заглянуть в любой цирк, под любой купол и судьбы лошадей всегда будут очень похожими. Есть, разумеется, исключения. Их очень не много. Из всех мировых цирков, пожалуй, только у Алексиса Грюса лошади выбраны тщательнейшим образом. Не подняты с лошадиного дна, а именно выбраны, в том числе и очень дорогие, и очень классные лошади. Но это Грюс - хозяин одного из самых успешных цирков в мире. Он может себе это позволить. Разумеется, нарушение традиций бедности в этом усматривается явно и друзей Грюсу это не прибавляет. У Грюса много великолепного. К примеру, он единственный, практически, из всех цирковых людей, который практикует не цирковой уродливый шаг, а настоящий испанский, почти приближающийся к идеалу. Секрет, впрочем, прост. Нет силовой дрессировки, нет побоев и жестокости. Такая малоприятная для лошади подробность, как арниры, я полагаю, всего на всего следствие традиционализма, старорежимности, некого окостенения семейной двухвековой практики, но ни как не жесткости грюсовской школы. Очень долго наблюдая за его работой, я не заметил ни одной коронной цирковой примочки, типа, ударов шамбарьером по ушам или паху, или подбивок переда или зада. Всегда, и в том числе при постановке на испанский шаг, всегда покойное, очень властное и бесстрашное, почти бесконтактное туширование. Но в цирке есть еще один секрет. Это всепроникновение шамбарьера. Шамбарьер - это очень длинный бич, со специальным жалом. Причем находятся затейники, которые на хвостик шамбарьера привязывают гаечку или специальный болтик, или гирьку, или грузло рыболовецкое. Но, надо сказать, даже без гаечки достаточно больно и в любом месте манежа дрессировщик всегда может контролировать лошадь шамбарьером. Всегда. К тому же, лошадь практически всегда идет согнутой, в соответствии с изгибом писты и под неким наклоном. Если посмотреть с лошадиной спины вниз внимательно, то очень легко заметить. Такое положение требует от лошади дополнительных сил, треть ее энергии расходуется на преодоление проблем, связанных с изгибом и наклоном, что позволяет легче контролировать лошадь. У цирка очень много секретов: и трагичность, немыслимая кривизна лошадиных судеб, шамбарьеры, уклон - лишь немногие из них и не самые главные. Этот изгиб мало заметен глазом, но очень болезнен и чувствуется организмом лошади, вся биомеханика которой придумана богом для прямого движения. Только в прямом, абсолютно выпрямленном движении лошадь совершенно свободна и грациозна. Любое искривление, даже минимальное, вызывает дополнительные усилия и напряжения. Этим секретом и пользуется цирк, который в свое время утвердил на века именно круг в форме своей арены, а не что-нибудь иное. А с маленьким арабчиком Оманом все оказалось правдой. Его лошадиные мечты о покое, о любви сбылись, на маленькой, маленькой ферме, в компании вороного и очень толстого и философичного пони, он обрел вечный и бескорыстный приют. Изувеченные ареной ножки еще болят. Но глазища стали еще ярче, еще мудрее. И дай Бог всем цирковым лошадям и всем лошадям вообще: именитым и безвестным такую пенсию. Но лошадиный Бог бессилен, а человечьему Богу нет дела до лошадей. Так что Оману очень повезло. Вот, пожалуй, и все о цирке. Впереди только эпилог этой очень странной и лошадиной энциклопедии.
Эпилог
Предельной бестактностью было бы завершать эту энциклопедию, не помянув еще несколько великих лошадей и тех людей, которых эти лошади сумели приручить и очеловечить. Это огромный серый лузитано Дао Докерен и его всадник красавица Магали Долгодо. Это хитрый и рассудительный гнедой аргентинский креол Никито и его человек Жан Маркен Бэ. Это лошади братьев Пеньоне и тех, кто пошел за Патом Парелли, эпоха безграничного торжества йоху заканчивается. Пройдут годы, и человечество со стыдом будет вспоминать свои убогие дикарские забавы, вроде конкура или троеборья. Вспоминать с таким же стыдом, с каким сейчас вспоминают работорговлю, каннибализм и концлагеря. Позабудутся, как страшный сон, тройки, скачки, конный спорт и рысачье бега, все людские забавы, где подчинение лошади основано только на ее боли или на страхе боли или побоев. Принято считать, что лошади любят прыгать. Ну, это примерно так, как в старых поварских книгах писалось, что карась любит жариться в сметане. Доказано, что ширина препятствий в спорте очень не случайна. Очень не случайно препятствия имеют по фронту ширину в три с половиной метра. Лошадь будет прыгать, когда ей не оставлено выбора, когда препятствия преграждают ей путь. Конкурная призовая лошадь, которая вроде бы любит, по логике Йоху, прыгать никогда не будет прыгать препятствие, которое можно обогнуть или обойти, к примеру, тумбочку. А если в такой ситуации с нее снять уздечку и перестать бить, она станет просто неуправляемой и просто размажет по стенке манежа того, кто пытается превратить ее в спортивный снаряд. Абсолютный парадокс, но в том, что было показано в пятой серии Лошадиной энциклопедии, жестокости на самом деле не было. Не было ее. По крайней мере, ни один из участников официальных соревнований показанных здесь, соревнований, проводившихся под эгидой федерации конного спорта, судя по протоколам этих соревнований, не был, что называется, снят с соревнований или наказан за грубость, жестокость в отношении лошади. Факт, есть факт. У них в конном спорте это норма. Этим занимается очень много людей, увлеченно, страстно - тысячи людей. Вроде бы как много. Но эта множественность не о чем хорошем не говорит. Очень много людей на земле, очень много убивают и едят собак, получая от этого, вероятно, определенное удовольствие. Очень много людей. Но это абсолютно не означает, что это вообще нормально. Единственное, от чего я отказываюсь, так это от роли Галилея. Дело в том, что воздействие железа на рот лошади, которое я показал в серии спорт, это не мое открытие и не открытие вовсе. Это абсолютно общее, общеизвестное место, понятное любому человеку, кто знаком с физиологией и анатомией лошадиного рта. Это абсолютно общее место, известное всем, кто видел лошадь не только в мультфильмах, но о нем так не хочется говорить и так не хочется признаваться, в том, что основное и единственное предназначение железа, контролировать лошадь с помощью причинения боли в ее самом чувствительным месте. У этих штук нет другого предназначения. Естественный вопрос: если ей так больно, почему она не взбунтуется и не разнесет все эти спортивные соревнования. Просто тех, кто не смирился, не сломался, вы не увидите на соревнованиях, их судьба заканчивается раньше и совсем страшно. Спортсмены и подражатели спортсменам наиграются, кого-то поломают окончательно, кого-то не совсем, в ком-то разочаруются, кому-то порвут сухожилия. Лошадь перестанет быть нужной в спорте и в солидном прокате, она обесцениться и, заплатив за нее копейки, с ней на улицы выползают городские покатушечники. Отвратительны сцены на улице. Гнусны покатушечные конюшни и выжимающие из уже полумертвых и разбитых лошадей последнее. Но лошади не рождаются для городского проката. Нет такой породы. Это всего на всего последняя ступенька лестницы, на которую сталкивается лошадь, на те три - четыре месяца, которые она еще может протянуть. Много больших любителей лошадей постарались, что бы судьба избитых в спорте или на бегах лошади стала именно такой. И это тоже факт. Теперь, зная, чего стоят лошади примитивные забавы спортсменов, любителей троек, бегов, скачек, Зная, что какие бы не говорились слова и какие не придумывались оправдания, здесь все достигается истязанием лошади, истязанием в большей или меньшей степени. Смотреть на это тяжко и омерзительно. Как же гениален был Джонатан Свифт, написавший своего йоху. Но все же, эпоха йоху заканчивается. Быть может она окончательно завершиться не при нашей с вами жизни, но все же мы видим начало ее конца. Если раньше зло и глупость царствовали безраздельно, определяя судьбу лошади, то сегодня уже имеет место духовное противостояние. Конфликт добра и зла уже начался. Конфликт двух взглядов на лошадь и на отношения с человеком. И мы в самом начале этого конфликта, исход которого, славу Богу, предрешен. Вопрос времени, ибо, что там не писал гениальный Джонатан Свифт, человек и йоху, существа совсем разные.
Главная страница 
