Я понял, что лежу на койке. Сетка, туго натянутая с правой, открытой
стороны, не давала мне упасть. Загадочный шорох издавали волны, омывая бор-
та судна. Мощные двигатели проталкивали тяжелый корпус сквозь плотную массу
воды, от чего возникали разнообразные скрипы и потрескивание.
Я испытал немалое облегчение, получив смутное представление об окру-
жавшей меня действительности. Я снова мог ориентироваться в пространстве и
мысленно оценить свое положение. Прояснилась та часть этой таинственной ис-
тории, что ставила меня в тупик больше всего; с другой стороны, я острее
почувствовал физический дискомфорт. Холодно. Руки привязаны к ногам. Мышцы
затекли без движения. Я знал, что нахожусь на корабле, и знал также, что на
кораблях меня всегда укачивало. От этой мысли меня тотчас замутило еще
сильнее.
Неведение - величайший транквилизатор, подумал я. Сила боли зависит
от того, сколько внимания ей уделяют; человек, встречаясь и разговаривая с
другими людьми при свете дня, не испытывает и половины тех мук, что поджи-
дают его, когда он остается в одиночестве и в темноте. Если бы сейчас
кто-нибудь вошел и поговорил со мной, возможно, я перестал бы замечать хо-
лод и ужасную тошноту и не чувствовал бы себя таким несчастным.
Прошло, наверное, целое столетие. Никто не появлялся.
Качка усилилась, а вместе с ней - и мое недомогание. Корабль яв-
ственно бросало то вверх, то вниз, его нос попеременно вздымался или зары-
вался в волны, и соответственно поднимались или опускались мои ноги и голо-
ва. Кроме того, мое тело слегка перекатывалось из стороны в сторону.
Мы в открытом море, беспомощно думал я. На реке не бывает такого
сильного волнения.
В течение некоторого времени я пробовал улучшить себе настроение,
припоминая забавные замечания типа: "Принудительно завербован во флот, Гос-
поди!", и "Опоен и увезен на судно матросом!" и "Джим, дружок, одноногий
Джон Сильвер поймал тебя". Я потерпел сокрушительное фиаско.
Вскоре я оставил попытки вычислить, по какой причине я туг оказался.
Я больше не испытывал страха. Я перестал реагировать на холод и прочие не-
удобства. Меня занимало лишь одно: как бы меня на самом деле не стошнило.
Меня спасало только то, что я с утра ничего не ел.
Завтрак?.. Я утратил представление о времени. Я не знал, как долго
находился без сознания и как долго пролежал в темноте с тех пор, как очнул-
ся, но пробыл в беспамятстве достаточно долго, чтобы меня успели привезти
из Челтенхема на побережье и переправить на борт корабля. И я пробудился
уже достаточно давно, чтобы мне снова захотелось спать.
Мотор заглох. Внезапно наступившая тишина была восхитительна. Только
теперь я в полной мере осознал, как изнурителен оглушительный шум. Я
по-настоящему испугался, что он начнется опять. Может, это метод психологи-
ческой обработки?
Вдруг где-то над головой послышался другой шум: как будто что-то та-
щили. Потом раздался металлический лязг, а затем сверху упал ослепительный
луч дневного света.
Я вздрогнул и зажмурил глаза, привыкшие к потемкам, потом осторожно
открыл их. Луч превратился в квадрат света. Кто-то открыл надо мной люк.
Свежий воздух хлынул внутрь, словно душ, холодный и влажный. Без осо-
бого воодушевления я оглянулся вокруг и сквозь крупную белую сетку увидел
тесное помещение.
Койка, на которой я лежал, сужалась в ногах, боковые стенки каюты
сходились под острым углом, подобно наконечнику стрелы. Ширина койки равня-
лась примерно двум футам, над ней нависала другая, точно такая же. Я лежал
на матрасе, застеленном простыней темно-синего цвета. Большую часть каюты
занимали два встроенных деревянных лакированных рундука с откидными крышка-
ми. Я решил, что они предназначены для хранения парусов. А значит, я нахо-
дился в парусном отсеке судна. Дверь за моим правым плечом, в настоящий мо-
мент крепко запертая, по-видимому, вела в каюткомпанию - к теплу, к жизни.
Странная история с моими руками тоже прояснилась. Они действительно
были привязаны к брюкам, по одной к каждой штанине. Насколько мне удалось
разглядеть, кто-то разрезал ткань, проделав парочку дырок на уровне боковых
карманов, продел сквозь отверстия нечто, напоминавшее бинт, и накрепко
прикрутил мои запястья к одежде.
Испорчена пара отличных брюк. Но, с другой стороны, все несчастья от-
носительны. В отверстии люка надо мной появилась голова, она темным силу-
этом вырисовывалась на фоне серого неба. Я смутно видел этого человека
сквозь сетку, но мне показалось, что он довольно молод и не склонен идти на
уступки.
- Очухался? - спросил он, заглядывая вниз.
- Да, - отозвался я.
- Хорошо.
Он исчез, но вскоре вернулся и просунул в люк голову и плечи.
- Если будешь вести себя разумно, я тебя развяжу, - сказал он.
Моряк разговаривал отрывисто, с повелительными интонациями человека,
привыкшего приказывать, а не просить об одолжении. К концу каждой фразы его
голос набирал силу; в нем отчетливо сквозила угроза.
- У вас есть драмамин? - поинтересовался я.
- Нет, - ответил он. - В каюте есть туалет. Можешь им воспользо-
ваться, если начнет рвать. Ты должен пообещать вести себя тихо, тогда я
спущусь и развяжу тебя. Иначе я не стану этого делать. Ясно?
- Обещаю, - сказал я.
- Хорошо.
Без долгих разговоров он легко спрыгнул через люк вниз. Обутый в па-
русиновые туфли, шести футов и трех дюймов роста, он почти заполнил собой
все свободное пространство тесной каюты. Его тело без труда балансировало в
такт корабельной качке.
- Здесь, - сказал он, поднимая крышку того, что походило на встро-
енный лакированный ящик. - Вот здесь гальюн. Открываешь запорный кран и
накачиваешь морскую воду с помощью этого рычага. Перекрывай воду, когда за-
кончишь, или тебя затопит. - Он захлопнул крышку и открыл дверцу стенного
шкафчика. - Тут стоит бутылка питьевой воды и несколько бумажных стаканов.
Пищу будешь получать тогда же, когда и мы. - Он глубоко запустил руки в
один из рундуков, казавшийся на первый взгляд пустым. - Здесь одеяло. И
подушка. - Он вытащил эти предметы - и то, и другое было темно-синего
цвета, - показал мне и кинул обратно.
Он запрокинул голову и взглянул на большой квадрат открытого неба над
ним.
- Я оставлю люк открытым, так что у тебя будет воздух и свет. Выб-
раться тебе не удастся. Да и незачем. Мы в открытом море.
Он постоял с минуту, раздумывая, потом принялся снимать сеть, которая
держалась просто на хромированных крючках, прицепленных к петлям верхней
койки.
- Ты сможешь опять подвесить сетку, если волнение усилится, - заме-
тил он.
Теперь, когда белый сетчатый занавес исчез, я мог рассмотреть его без
помех. Волевое лицо с крупными, резкими чертами, крошечные глазки, тонкогу-
бый рот, загрубевшая на открытом воздухе кожа и каштановые волосы, свисав-
шие прямыми прядями. Примерно моих лет, хотя, кроме возраста, между нами не
было ничего общего. Он смотрел на меня сверху вниз без какого-либо намека
на садистское удовольствие, за что я был ему благодарен, но также без ма-
лейшего раскаяния или сочувствия.
- Где я? - спросил я. - Почему я здесь? Куда мы направляемся? И
кто вы такой?
Он проронил:
- Я развяжу тебя, но, если ты выкинешь что-нибудь, я тебе врежу.
И врежет, подумал я. Шесть футов три дюйма крепких мускулов против
продрогшего, окостеневшего бедолаги пяти футов десяти дюймов, к тому же
страдающего морской болезнью. Нет, большое спасибо.
- В чем дело? - спросил я. Даже в моих собственных ушах эти слова
прозвучали весьма жалобно. Но в конце концов, именно так я себя и чувство-
вал - слабым и жалким.
Он не ответил, согнувшись в три погибели, он навис надо мной и развя-
зал узлы на моей левой руке. Выбравшись из тесного пространства между кой-
ками, он проделал то же самое с правой рукой.
- Лежи, как лежал, пока я не уйду, - велел он.
- Скажи, что происходит.
Он встал на крышку рундука, ухватился руками за края люка и подтянул-
ся. Почти выкарабкавшись наружу, он взглянул вниз и обронил:
- Могу сказать, ты доставляешь мне чертовски много хлопот. Мне приш-
лось сложить все паруса на палубе.
Он сделал резкий рывок, выгнулся, дернул ногой и поднялся наверх.
- Скажи, - настойчиво закричал я, - почему я здесь?
Он возился с крышкой люка и не потрудился ответить. Я перебросил ноги
через край койки, скатился с нее и встал, шатаясь из стороны в сторону. Ко-
рабль качнуло, и я тотчас потерял равновесие, мешком свалившись на пол.
- Отвечай, - заорал я, снова с трудом поднимаясь на ноги, цепляясь
за окружавшие меня предметы. - Отвечай, черт побери!
Крышка люка плавно скользнула на место и закрыла почти все небо. Од-
нако на сей раз она не задраила отверстие наглухо, а легла на металлические
подпорки, державшие ее на весу: по периметру остался трехдюймовый зазор; я
словно сидел в коробке, приоткрытой на три дюйма.
Я потянулся, просунул руку в щель и опять завопил:
- Отвечай!
В ответ я услышал только звуки, свидетельствовавшие о том, что в дан-
ный момент крышку надежно закрепляли, заведомо обрекая на неудачу все мои
попытки сдвинуть ее. Потом все стихло, и я понял, что моряк ушел. Через па-
ру минут снова заработал двигатель.
Судно неистово раскачивало и подбрасывало на волнах, и меня одолела
неукротимая тошнота. Я стоял на коленях, склонившись над унитазом, и меня
выворачивало наизнанку, я корчился в ужасных судорогах, как будто стремился
избавиться от собственного желудка. Я не ел уже очень давно, и по сути меня
рвало только ярко-желтой желчью, но от этого не становилось легче. Морская
болезнь особенно мучительна потому, что человеческое тело не в состоянии
понять, что желудок пуст и ему нечего извергнуть из себя.
Я кое-как дотащился до койки и лег, одновременно обливаясь потом и
дрожа от озноба. Мне хотелось умереть.
Одеяло и подушка, вспомнил я. В парусном рундуке.
Потребовалось невероятное усилие, чтобы встать и достать их. Я наг-
нулся, намереваясь вынуть вещи из рундука, и у меня так сильно закружилась
голова, что я даже испугался.
И снова я в муках повис над унитазом, проклиная одеяло и подушку. Но
я так замерз.
Я добыл их со второй попытки. Плотно закутавшись в колючее шерстяное
сукно, я с благодарностью опустил голову на синюю подушку. Наверное, на
свете существует милосердие. У меня были кровать и одеяло, свет и воздух и
туалет, а сколько пленников до меня, томившихся в недрах кораблей, отдали
бы душу за эти блага. Во всяком случае, сейчас не имело смысла требовать
объяснений.
С каждым часом я чувствовал себя все отвратительнее. Тому, кто понас-
тоящему страдал от морской болезни, не нужно рассказывать. Голова болела и
кружилась, кожа покрывалась испариной, желудок выворачивало. Если я откры-
вал глаза, становилось еще хуже.
Как долго это будет продолжаться, спрашивал я себя. Мы пересекаем
Ла-Манш? Жестокая болтанка наверняка скоро прекратится. Куда бы мы ни плы-
ли, вряд ли наша цель находится далеко.
В какой-то момент моряк вернулся и откинул крышку люка.
- Обед, - объявил он, напрягая голосовые связки, чтобы перекричать
гул двигателя. Я не ответил, опасаясь пошевельнуться. - Обед, - снова
крикнул он.
Я слабо помахал рукой в воздухе, подавая знак, чтобы он уходил.
Могу поклясться, он рассмеялся. Поразительно, как потешаются над мор-
ской болезнью те, кто ею не страдает. Моряк вернул на место крышку люка и
оставил меня в покое.
Стемнело. Я то погружался в забытье, то выплывал из сновидений, кото-
рые были намного утешительнее реальности. Во время одного из таких коротких
снов кто-то пришел и задраил люк. Это меня мало огорчило. Если бы судно
пошло ко дну, я отнесся бы к перспективе утонуть как к благословенному из-
бавлению.
Двигатель заглох во второй раз, но это принесло лишь малую толику об-
легчения по сравнению с моим общим жалким состоянием. Я решил, что мне по-
мерещилось, будто суденышко закрутил шторм. Но как только машина застопори-
лась, я кубарем скатился с койки.
Неуклюже поднявшись на ноги, уцепившись одной рукой за верхнюю полку,
я принялся искать дверь и выключатель рядом с ней. Обнаружив выключатель, я
нажал на кнопку. Света не было. Проклятый свет не горел. Подлые вонючие уб-
людки оставили меня без света.
Я ощупью пробрался в темноте к своей нижней койке. Споткнулся, запу-
тавшись в одеяле. Обернув его вокруг тела, я лег, совершенно не чувствуя
себя в безопасности. Тогда я пошарил вокруг в поисках сетки и, кряхтя и
постанывая, накинул пару крючков: не сказать чтобы очень аккуратно, но
вполне достаточно, чтобы больше с койки не падать.
Судя по звукам, доносившимся из внешнего мира, кто-то ставил паруса.
На паруснике это было единственно разумным решением. Сверху раздавались
треск, хлопки и неразборчивые возгласы, и все это меня ни капли не волнова-
ло. Казалось довольно странным, что кому-то взбрело в голову в такое время
окатывать палубу водой из ведер, пока меня не осенило, откуда взялись эти
равномерные тяжелые удары: большие волны с грохотом захлестывали нос. Весь-
ма разумно, что люк задраили наглухо. Никогда и ничего в своей жизни я не
желал более страстно, чем ощутить под ногами теплую, твердую, сухую землю.
Я полностью утратил ощущение времени. Жизнь превратилась в сущий кош-
мар, которому, похоже, не было конца. Я бы с радостью выпил воды, но,
во-первых, не мог собраться с силами, чтобы встать и поискать ее, а вовто-
рых, боялся разлить ее в темноте. Я по возможности не двигался: стоило при-
поднять голову, как на меня накатывал очередной жестокий приступ тошноты, и
в результате я снова страдал на коленях над унитазом. Если я даже успею
проглотить воду, она тотчас выльется обратно.
Появился моряк и приоткрыл люк: не слишком широко, но вполне доста-
точно, чтобы впустить в каюту немного тусклого света пасмурного дня и струю
свежего воздуха. Он явно не хотел, чтобы я задохнулся.
Снаружи шел сильный дождь, а может, это были морские брызги. Я видел,
как ярко блестела его желтая штормовка, и крупные капли залетали в узкую
щель. До меня донесся его крик:
- Хочешь есть?
Я апатично лежал, не отзываясь. Он снова закричал:
- Махни рукой, если с тобой все в порядке.
Я подумал, что "все в порядке" весьма относительное понятие, но слабо
помахал рукой. Он пробормотал что-то похожее на "шторм" и вновь захлопнул
люк.
Проклятие, куда же мы плывем, если ухитрились нарваться на шторм, с
горечью подумал я. В Атлантику? И зачем? На ум пришла старая поговорка о
морской болезни: "В один миг вы боитесь умереть, а в следующий боитесь, что
останетесь жить". В течение многих часов, пока длился шторм, я жалобно сто-
нал, уткнувшись в подушку, испытывая неслыханные муки от малейшего движе-
ния.
Я очнулся от счастливого забытья- очередное пробуждение в полной
темноте.
Что-то изменилось, мелькнула смутная мысль. Наверху все также свиреп-
ствовала буря, нос корабля с грохотом врезался в волны, и потоки воды зах-
лестывали палубу. Точно так же натужно скрипел такелаж и хлопали наполнен-
ные ветром паруса. Но со мной, во мне, произошли перемены.
Я глубоко вздохнул с облегчением. Тошнота проходила, отступая медлен-
но, словно отлив, и это значило, что я начал привыкать к чуждой окружающей
среде. Я полежал некоторое время, просто наслаждаясь покоем, постепенно
приходя в нормальное состояние, что казалось уже забытой роскошью. Но вско-
ре место прежних заняли новые насущные проблемы: жажда, голод, усталость и
тягостная головная боль, которая, как я предполагал, явилась следствием
обезвоживания и недостатка свежего воздуха. Горечь во рту, зудевший, зарос-
ший щетиной подбородок. Пропотевшая одежда и ощущение, будто ее не меняли в
течение месяца. Но хуже физических неудобств был душевный разлад. Смятение
имеет свои преимущества. Ясность рассудка совсем не приносит облегчения. Ко
мне возвращалась способность мыслить трезво, и чем больше я размышлял, тем
мрачнее рисовалась перспектива.
Должны существовать какие-то причины для моего похищения, но самые
распространенные из них совершенно ко мне не имели отношения. Выкуп? Неве-
роятно. Никто не заплатил бы миллион за мое освобождение: у меня не было
родителей, ни богатых, ни бедных. Заложник... но заложниками берут в основ-
ном случайных людей, во всяком случае, не захватывают их в общественном
месте по тщательно разработанному плану. Я не обладал политическим влиянием
и не располагал специальными знаниями: меня нельзя было обменять, я не знал
никаких секретов, не имел доступа к правительственным документам, оборонным
программам или научным открытиям. Никто не станет всерьез беспокоиться, жив
я или мертв, кроме, наверное, Тревора. Его раздосадует необходимость искать
мне замену.
Я бесстрастно, насколько это возможно, поразмыслил об угрозе смерти,
но в конце концов отверг подобное предположение. Если бы меня схватили,
чтобы убить, это давно бы сделали. Каюту готовили для живого пленника, а не
для потенциального трупа. Как только судно вышло в открытое море, ничего не
стоило выбросить меня за борт с грузом на ногах - и дело с концом. Так что
я еще поживу, если повезет.
Я смог придумать единственную причину, которая тоже представлялась
фантастической, но имела хоть какой-то смысл: меня похитили из мести.
Большая часть человечества относится к аудиторам как к педантичным
сухарям, которые уныло корпят над столбиками утомительных цифр, но мошенни-
ки считают их смертельными врагами.
Я внес свою лепту в раскрытие жульнических махинаций. Я лишил работы
дюжину людей, натравил налоговую инспекцию на других и отправил за решетку
пятерых растратчиков. Ненависть в глазах некоторых из них обжигала, будто
кислота.
Например, если эту морскую прогулку устроил Коннат Павис, мои непри-
ятности еще и не начинались. Он поклялся рассчитаться со мной, когда я ви-
дел его в последний раз - четыре года назад в зале суда, где его только
что осудили. На днях ему полагалось выйти из Лейхилла. Вдруг под "рассчи-
таться" он подразумевал четыре полных года в корабельном трюме... нет, это
невероятно. Невероятно. Я проглотил комок в горле, убеждая себя, что такой
вариант невозможен из чисто практических соображений.
У меня пересохло во рту. От жажды, твердо сказал я себе, не от стра-
ха. Страх никуда не приведет. Я осторожно спустился с койки на крошечный
пятачок пола, крепко ухватившись за верхнюю лежанку. Темный мир вокруг меня
пригнел в движение, но головокружение действительно отступило. Мой вестибу-
лярный аппарат наконец приспособился к беспорядочной качке: жаль, что этого
не произошло с меньшими потерями.
Я нащупал задвижку стенного шкафа, открыл его и пошарил внутри. Бу-
мажные стаканы, как и обещано. Бутылка воды тоже оказалась на месте. Боль-
шая пластиковая бутыль с винтовой крышкой. Налить воду в стакан в полной
темноте - затея безнадежная. Я примостился на краешке единственно доступ-
ного сиденья - опущенной крышке отхожего места - и отхлебнул прямо из бу-
тылки. И все-таки из-за жестокой бортовой и килевой качки изрядная порция
воды пролилась мне на грудь.
Я аккуратно завинтил крышку и, прихватив с собой бутылку, ощупью
пробрался назад, к койке. Я снова подвесил сетку, улегся на спину, пристро-
ив бутылку с водой на груди, и принялся насвистывать "О, Сюзанна", желая
доказать, что еще жив.
Прошло довольно много времени, в течение которого я выпил почти всю
воду и просвистел все мелодии, какие мог вспомнить.
Потом я встал и забарабанил в дверь каюты кулаками и бутылкой, и за-
орал во все горло, оповещая, что бодрствую, голоден и разъярен всем этим
идиотским фарсом. Я израсходовал массу энергии и в результате получил абсо-
лютный ноль.
Вернувшись на койку, я от свиста перешел к брани. Это внесло некото-
рое разнообразие.
Корабль по-прежнему оставался игрушкой разбушевавшейся стихии. Я бес-
плодно строил различные предположения о том, где мы находимся, как велико
судно, и сколько человек в команде, и хорошо ли они знают свое дело. Я меч-
тал о горячих сосисках, о свежем хлебе с хрустящей корочкой и о бокале
красного вина. Целый час я с истинным удовольствием вспоминало выигрыше Зо-
лотого кубка.
Приблизительно в тот момент, когда я начал серьезно опасаться, что за
борт смыло всех, кроме меня, опять послышался звук открываемого люка. Мой
тюремщик был на месте, одетый в знакомую желтую штормовку. Я с жадностью
вдохнул холодный, освежающий воздух, потоком хлынувший через отверстие. Ин-
тересно, ударил ли ему в нос застоявшийся, удушливый смрад, вырвавшийся из
каюты? Я отцепил сеть и встал, хватаясь за нары и пошатываясь. Ветер навер-
ху пронзительно свистел, словно стая скворцов. Он крикнул:
- Хочешь поесть?
- Да, - выкрикнул я в ответ. - И еще воды. - Я подал ему почти
пустую бутыль, и он потянулся за нею.
- Ладно.
Он прикрыл люк и удалился, но я успел бросить мимолетный взгляд, ис-
полненный трепета, на то, что творилось снаружи. Судно тяжело накренилось
на левый борт, и прежде чем оно перевалилось на правый, я увидел море. Ог-
ромный, неровный вал, вздымавшийся ввысь и заслонивший небо, темно-серый и
мерцающий, в ореоле водяных брызг. Когда новая волна с грохотом обрушилась
на палубу, моя сухая каюта стала мне нравиться гораздо больше.
Моряк вернулся, приоткрыл люк на несколько дюймов и спустил вниз на
веревке клеенчатую хозяйственную сумку. Он крикнул сверху:
- Отдашь сумку, когда я принесу тебе еду в следующий раз. Понял?
- Да, - крикнул я в ответ, отвязывая веревку. - Сколько времени?
- Пять часов. Дня.
- Какой сегодня день?
- Воскресенье. - Он вытянул веревку назад и начал закрывать люк.
- Дайте мне свет, - заорал я. Он крикнул что-то, прозвучавшее как
"аккумулятор", и снова запер меня в кромешной темноте. Ну, что же... и без
зрения можно неплохо прожить.
Я скользнул обратно на койку, прикрепил сетку и исследовал содержимое
сумки. Полная бутылка воды, яблоко, и сверток с двумя толстыми, чуть теплы-
ми сандвичами, как выяснилось, довольно вкусными. Я съел все до крошки.
Воскресенье, пять часов. Прошло целых три дня с той минуты, как я за-
лез в проклятый белый фургон.
Интересно, нашелся ли хоть один человек, которого мое отсутствие
серьезно обеспокоило, настолько серьезно, что он пошел в полицию? Я внезап-
но исчез из весовой, но едва ли это вызвало подозрения. Гардеробщик, навер-
ное, удивился, что я не забрал свой бумажник, ключи и часы, которые, как
обычно, хранились у него во время заезда; к тому же я ему не заплатил. Но
он отнесет мою рассеянность на счет волнения. Моя машина, как я предпола-
гал, до сих пор спокойненько отдыхает на автомобильной стоянке для жокеев,
и это тоже вряд ли кого-нибудь насторожит.
Я жил один в коттедже в трех милях от Ньюбери. Моя ближайшая соседка
просто решит, что я уехал на выходные, чтобы от души отпраздновать победу.
Наши помощники в конторе, молодой человек и девушка, скорее всего обменя-
лись снисходительными или язвительными репликами, когда я не явился на ра-
боту в пятницу; клиенты, с которыми мне полагалось встретиться в тот день,
возмутились, и только.
Тревор был в отпуске. Я пришел к выводу, что никто не станет меня ра-
зыскивать.
В понедельник утром обанкротившийся мистер Уэллс, возможно, поднимет
шум. Но если даже люди поймут, что я пропал, как они сумеют найти меня?
Приходилось признать очевидное - никак. Спасение маловероятно. Я буду си-
деть в парусном отсеке, пока некто не соизволит выпустить меня, если не
удастся бежать.
Ночь с воскресенья на понедельник выдалась долгой, холодной, бурной и
тоскливой.