В понедельник, 21 марта, люк поднимался дважды, открывая доступ воз-
духу, пище, морским брызгам и позволяя мельком полюбоваться на хмурое, се-
рое небо. Каждый раз я требовал объяснений и не получал их. Моряк в штор-
мовке дал понять, что в разгар бури у команды парусника забот более чем
достаточно и нет времени отвечать на всякие идиотские вопросы. Я привык к
одиночеству. Я жил один и в основном работал один. Одиночка по натуре, я
редко чувствовал себя одиноким. Единственный ребенок, я с детства умел до-
вольствоваться своим собственным обществом. Я не любил компании; постоянное
соседство большого количества народа тяготило меня, и я стремился удрать
при первой возможности. Но по мере того как томительно тянулось время, оди-
нокое прозябание в парусном отсеке казалось все более унылым.
Растительное существование, думал я. Заточение в темной капсуле, ко-
торую без конца швыряет в разные стороны. Сколько нужно времени, чтобы рас-
судок пришел в расстройство, если бросить человека в одиночестве и полной
неизвестности в грохочущем, подвижном мраке?
Чертовски много времени, отвечал я себе. Если Целью похищения и зак-
лючения было превратить Меня в полную развалину, тогда ничего не выйдет.
Тягостные мысли, резкие слова... Оценив ситуацию более трезво, я признал,
что все зависит от реальных обстоятельств. Я вполне сносно мог протянуть
тут с неделю, две - с трудом, а дальше... кто знает.
Куда мы все-таки плывем? Через Атлантику? Или, если замысел действи-
тельно состоял в том, чтобы сломить меня, может, мы просто бороздим вдоль и
поперек Ирландское море? Они, возможно, решили, что плавание в любых бурных
водах соответствующей протяженности сделает дело. Но кто такие "они"?
Конечно, это не моряк в штормовке. Он смотрел на меня как на обузу,
не как на объект ненависти. Наверное, он получил на мой счет определенные
инструкции и выполнял их. Забавно, если ему поручено доставить меня домой,
как только я сойду с ума.
Вот дьявольщина. Будь он проклят. Ему придется чертовски долго ждать.
Черт бы его подрал. Чтоб ему провалиться. Брань, оказывается, приносит ог-
ромное утешение.
Прошло довольно много времени после того, как я во второй раз в поне-
дельник бросил мимолетный взгляд во внешний мир; и вдруг сумасшедшая качка
стала как будто успокаиваться, и ход корабля постепенно выровнялся. Появи-
лась надежда устоять на ногах, поднявшись с койки. Попрежнему приходилось
за что-нибудь держаться, но можно было уже не цепляться за Предметы так,
словно от этого зависела жизнь. Нос судна одолевал волны более мягко. Пото-
ки воды гораздо реже и с меньшей силой обрушивались на крышку моего люка.
На палубе слышались голоса и звуки приведенных в движение блоков. Я предпо-
ложил, что команда вновь ставит паруса.
Кроме того, я больше не мерз - впервые с момента моего первого про-
буждения.
Я все еще носил одежду, которую надел в далеком мире нормальных лю-
дей: темно-серый деловой костюм, пуловер без рукавов вместо жилетки, свет-
ло-голубую рубашку, нижнее белье и носки. Где-то на полу, в темноте, валял-
ся мой любимый итальянский шелковый галстук, повязанный по случаю выигрыша
Золотого кубка. Ботинки исчезли. Раньше вся эта многострадальная амуниция,
вместе с одеялом, не спасала от холода, теперь ее неожиданно оказалось
слишком много.
Я снял пиджак и аккуратно его свернул. От щеголеватого мужского кос-
тюма осталось одно воспоминание, но в качестве дополнительной подушки пид-
жак превращался в предмет роскоши. Просто поразительно, как быстро нужда
учит ценить малейшие излишества.
Категория времени перестала существовать. Очень непривычно и странно
засыпать и просыпаться без каких-либо внешних ориентиров. В большинстве
случаев я не отважился бы сказать с уверенностью, сколько длился мой сон -
несколько часов или всего несколько минут. В полудреме меня посещали виде-
ния, иногда столь краткие, что счет шел на секунды. Иные грезы были и глуб-
же, и продолжительнее, и я знал, что они рождаются во время более крепкого
сна. Ни те, ни другие не имели никакой связи с моим нынешним бедственным
положением. И ни разу во сне не всплыла маломальски полезная информация,
хранившаяся в подсознании, относительно того, почему я тут оказался. Похо-
же, я не знал этого в самых сокровенных тайниках души.
Утром во вторник - по моим подсчетам, наступило утро вторника - мо-
ряк пришел без штормовки. Воздух, хлынувший в открытый люк, по обыкновению
был "свежим и чистым, но на сей раз сухим и чуть теплым. Небо сияло голу-
бизной. Я увидел кусочек белого паруса и услышал, как корпус корабля с ши-
пением рассекает воду.
- Еда, -сообщил он, спуская вниз одну из уже знакомых клеенчатых
сумок.
- Объясни, почему я здесь, - спросил я, распутывая узел.
Он не ответил. Я снял сумку, привязал вместо нее пустую и придержал
веревку.
- Кто вы? Что это за корабль? Почему я тут нахожусь? - повторил я.
На его лице не отразилось ничего, кроме легкого раздражения.
- Я здесь не для того, чтобы отвечать на твои вопросы.
- Тогда зачем ты здесь? - упорствовал я.
- Пожалуйста, скажи, почему я тут нахожусь? - попросил я.
Он равнодушно смотрел вниз.
- Если будешь задавать вопросы дальше, не получишь ужин.
Незатейливая угроза, как и примитивный склад ума человека, додумавше-
гося до нее, вызывали некоторое изумление. Я выпустил веревку, но все же
попытал счастья еще раз. ,
- Тогда ответь только, как долго вы намерены держать меня здесь?
Он наградил меня тяжелым, злобным взглядом, вытягивая наверх пустую
сумку.
- Ты не получишь ужин, - сказал моряк, и его голова исчезла из поля
зрения. Он начал закрывать люк.
- Оставь люк открытым, - закричал я. Этой радости я тоже был лишен.
Моряк снова крепко запер меня в темноте. Я стоял, раскачиваясь вместе с ко-
раблем, вцепившись в верхнюю койку, и пытался побороть внезапно накатившую
на меня волну неистовой ярости. Как посмели они похитить меня, заточить в
этой крошечной клетушке и обращаться со мной как с капризным ребенком; как
смеют утаивать, почему меня похитили и что будет дальше. Как смеют силой
навязывать такое убогое существование: меня злило, что я грязен, нечесан и
небрит. Меня буквально трясло от бешенства, и оскорбленная гордость и рас-
тущее раздражение играли тут не последнюю роль.
У меня был выбор: впасть в исступление и разнести каюту либо успоко-
иться и съесть то, что моряк принес в сумке. Но я признал наличие альтерна-
тивы, и сам этот факт говорил о том, что я предпочту второй вариант. Горечь
и бессильный гнев не исчезли без следа, но все-таки я со вздохом взял себя
в руки.
Внезапная бурная вспышка чувств, равно как и глубина и острота пере-
живаний, встревожили меня. Стоит соблюдать осторожность, подумал я. На све-
те есть множество путей к саморазрушению и гибели; гнев, похоже, один из
них.
Интересно, если бы психолог угодил в ловушку вроде этой, какие сред-
ства защиты имел бы он в своем распоряжении, о которых я не подозреваю? По-
может ли ему знание того, что происходит с психикой человека в критической
ситуации, противостоять симптомам, когда они проявятся? Вероятно, мне сле-
довало изучать психологию, а не бухгалтерское дело. Совершенно очевидно,
это приносит больше пользы, если вас похищают.
В сумке лежали два очищенных крутых яйца, яблоко и три маленьких тре-
угольных плавленых сырка, завернутых в фольгу. Я приберег одно яйцо и две
упаковки сыра на будущее: на случай, если он говорил серьезно насчет ужина.
Он говорил серьезно. Без счета потекли часы. Я съел второе яйцо и ос-
татки сыра. Выпил немного воды. Вот и все развлечения за целый день - не
сказать, чтобы я весело проводил время.
Когда люк открылся в следующий раз, снаружи было темно. Хотя та тем-
нота, пронизанная сероватым свечением, мало походила на кромешную темень в
каюте. Сумка с продуктами не появилась, и я пришел к заключению, что моряк
сделал временное послабление только для того, чтобы я ненароком не задох-
нулся. Моряк откинул люк и ушел прежде, чем я рискнул снова атаковать его
вопросами.
Он ушел. Люк широко открыт. С палубы доносились голоса и шум деловой
суеты вокруг снастей и парусов.
- Отпускай.
- Упустишь этот проклятый конец в море...
- Трави поганый шкот... Пошевеливайся, ну же...
- Клади чертову штуковину вдоль поручней...
Чаще всего раздавался его голос, отдававший команды где-то поблизос-
ти.
Я поставил ногу на крышку рундука, высота которого достигала середины
бедра, зацепился руками за край люка и подтянулся. Моя голова высунулась на
свободу и находилась там целых две секунды- до тех пор, пока моряк не за-
метил.
- Убирайся обратно, - грубо сказал он и, подкрепив окрик делом,
наступил мне на пальцы. - Давай вниз и сиди там. - Он пнул мою вторую ру-
ку. - Хочешь схлопотать по голове? - Моряк угрожающе замахнулся кулаком.
- Земли не видно, - сказал он, снова пиная меня. - Так что слезай.
Я сорвался на пол, и он захлопнул люк. Я потер горевшие огнем пальцы
и возблагодарил Господа, что в море не принято выходить в ботинках, подби-
тых шипами.
Однако две секунды беспрепятственного обзора корабля того стоили. Я
сидел на крышке отхожего места, положив ноги на край нижней койки напротив,
и размышлял над картинами, до сих пор живо стоявшими перед моим взором. Да-
же в ночном свете, несмотря на то что глаза привыкли к более глубокому сум-
раку, я сумел увидеть многое. Для начала, я увидел троих мужчин. Одного из
них я знал: похоже, на его попечении находился не только я один, но и весь
корабль. Остальные двое, оба молодые, втягивали назад широкий парус, напо-
ловину свесившийся за борт; они выбирали его, растопырив руки, и пытались
помешать полотнищу вздуться вновь, как только оно оказывалось на палубе.
Возможно, у руля находился четвертый член экипажа - мне не удалось
рассмотреть. Ближе к корме, примерно в десяти футах от моего люка, величес-
твенно возносилась к небесам единственная мачта, которая со всей своей ос-
насткой и такелажем вокруг основания мешала как следует рассмотреть, что
происходят на другом конце палубы. На корме, кроме рулевого, могли отдыхать
три-четыре матроса, свободные от вахты. Но там могло стоять и автоматичес-
кое рулевое управление, а вся команда выстроилась на палубе, на виду. Хотя
судно казалось слишком большим, чтобы им управляли только три человека.
Длина корпуса, судя по далеким бликам света на хромированных повер-
хностях и по самым приблизительным подсчетам, соответствовала расстоянию
хорошего крикетного броска. Скажем, шестидесяти пяти футам. Или, если угод-
но, девятнадцати метрам и восьмидесяти одному сантиметру. Плюс-минус одна
восьмая.
Это вам не прыткий маленький ялик для воскресных прогулок по Темзе.
Больше похоже на океанскую гоночную яхту.
У меня однажды был клиент, купивший подержанную гоночную яхту. Он
заплатил двадцать пять тысяч за тридцать футов риска и лучезарно улыбался
всякий раз, когда вспоминал об этом. Сквозь годы до меня словно донесся его
голос: "Люди, которые серьезно занимаются гонками, должны покупать новое
судно каждый год. Всегда появляются какие-нибудь новинки. Если у них не бу-
дет более современного судна, они могут и не выиграть, тогда как все дела-
ется именно ради выигрыша. Ну а я, я хочу всего лишь иметь возможность с
удобством поплавать летом в выходные дни вокруг Британских островов. Поэто-
му я покупаю у крутых ребят старье, так как это обычно бывают превосходные
кораблики". Один раз он пригласил меня на воскресный ленч на свою яхту. Я с
удовольствием осмотрел его гордость и отраду, но в глубине души почувство-
вал огромное облегчение, когда внезапно разразившийся шторм помешал нам по-
кинуть пристань яхт-клуба и совершить обещанную морскую прогулку.
Весьма вероятно, подумал я, что в настоящий момент я путешествую на
"старье" какого-то другого крутого парня. Главный вопрос в том, за чей
счет?
Перемена погоды к лучшему имела не только положительные стороны, но и
отрицательные, поскольку снова заработал двигатель. Грохот действовал мне
на нервы даже больше, чем вначале. Я лежал на койке и пытался закрыть уши
подушкой и пальцами, но отзвуки шума легко проникали сквозь столь незначи-
тельную преграду. Я должен был или привыкнуть к этому реву и перестать его
замечать, или превратиться в вопящего буйно помешанного. Я к нему привык.
Среда. Неужели среда? Я получал еду и воздух дважды. Я не сказал мо-
ряку ни слова, и он не сказал ни слова мне. Непрерывный шум двигателя мешал
разговаривать. В среду не произошло ничего интересного.
Четверг. Я находился на яхте уже целую неделю. Когда моряк открыл
люк, я крикнул:
- Сегодня четверг?
Он заметно удивился и, поколебавшись, крикнул в ответ:
- Да. - Он взглянул на часы. - Без четверти одиннадцать.
Он был одет в голубую хлопчатобумажную футболку. День, похоже, стоял
чудесный; яркий свет резал глаза.
Я отвязал сумку и прикрепил к веревке предыдущую с пустой бутылкой
из-под воды. Я смотрел на моряка, пока он вытягивал все это наверх, а он
тем временем уставился мне в лицо. Он выглядел как всегда, то есть непри-
ветливым: суровый молодой человек, скорее черствый, чем понастоящему жесто-
кий.
Я сознательно ни о чем не просил его, но после небольшой паузы, в те-
чение которой он внимательно изучал горизонт, моряк принялся закреплять
люк; как и в первый день, он на три дюйма приподнял крышку над палубой, от-
крыв постоянный доступ воздуху и свету.
Невозможно передать, какое потрясающее облегчение я испытал, сообра-
зив, что меня не запирают опять в темноте. Я обнаружил, что дрожу с головы
до ног. Я проглотил комок в горле и попытался уберечь себя от возможного
разочарования, если он вдруг передумает. Я постарался внушить себе, что
должен быть благодарен за свет и воздух, даже если это счастье продлится
всего пять минут.
Он закончил крепить люк и ушел. Я несколько раз судорожно и глубоко
вздохнул и прочитал себе бесполезную лекцию о стоическом отношении к жизни,
будь то свет, будь то тьма.
Через некоторое время я уселся на крышку уборной и впервые вкусил ко-
рабельную пищу, которую мог видеть воочию. Два крутых яйца, несколько хрус-
тящих хлебцев, три треугольничка сыра и яблоко. Меню не отличалось разнооб-
разием, но по крайней мере меня не морили голодом.
Моряк вернулся примерно через полчаса после своего ухода.
Проклятие, подумал я. Полчаса. И за это спасибо. В конце концов я
убедил себя пережить очередную порцию темноты, не падая духом. Однако он не
стал закрывать люк. Не сдвигая крышку с места, он протиснул в отверстие еще
одну клеенчатую сумку. На сей раз она не была привязана к веревке, и когда
моряк отпустил ее, она шлепнулась на пол. Он удалился прежде, чем я успел
вымолвить хоть слово.
Я поднял сумку, необыкновенно легкую, точно пустую, и заглянул
внутрь.
Господи, подумал я. Смешно. Смешно, правда, не до слез. Малая толика
доброты подействовала более угнетающе, чем неделя страданий.
Он принес мне пару чистых носков и роман в бумажной обложке.
Большую часть дня я провел, пытаясь заглянуть в щель. Мне пришлось
упереться одной ногой в крышку рундука, ухватиться руками за края люка и
немного подтянуться. Таким образом я сумел поднять голову достаточно высо-
ко, но обзор был бы куда лучше, окажись Щель на пару дюймов пошире или мои
глаза- посередине лба. Все, что я ухитрился увидеть, пригнув голову и под-
сматривая в щелку одним глазом, это главным образом кучу снастей, шкивов и
свернутых парусов, массу зеленой морской воды и темную полосу земли далеко
на горизонте.
За весь день детали картины не претерпели изменений, только расплыв-
чатая линия берега постепенно приобретала более ясные очертания, но мне не
надоедало смотреть.
Я исследовала непосредственной близости крепления самого люка, кото-
рые, как я понял через некоторое время, были слегка переделаны в. преддве-
рии моего визита. Металлические стержни, которые поддерживали люк в откры-
том состоянии, крепились на шарнирах и уходили внутрь люка, когда его зак-
рывали. С внешней стороны крышка была снабжена двумя массивными выносными
петлями, позволявшими полностью откинуть ее и положить плашмя на палубу.
Внутри каюты имелись два крепких зажима, чтобы задраивать лЮк снизу, и два
таких же снаружи, чтобы запирать его сверху.
Пока конструкция полностью соответствовала замыслу кораблестроителей.
И тем не менее ко всему этому приделали дополнительные приспособления, не
позволявшие человеку, находившемуся в каюте, широко распахнуть люк, сняв
его с шарнирных опор. В обычных условиях это не составляло труда. По идее,
люки парусного отсека должны открываться легко и широко, чтобы можно было
убирать и вынимать паруса. В нормальных обстоятельствах не имело смысла
создавать себе лишние проблемы. Но сейчас над люком, вдоль и поперек палу-
бы, протянули два куска цепи; концы каждой крепились к уткам, которые,
по-моему, совсем недавно привинтили к палубе. Цепи держали крышку люка на
подпорках, подобно оттяжкам такелажа, крепко и надежно. Я подумал: если мне
удастся сдвинуть эти цепи, я сумею выбраться. Если бы только у меня было
подходящее орудие, чтобы их отодвинуть. Парочка "если" величиной с Эверест.
Я мог просунуть кисть руки сквозь трехдюймовое отверстие, но не всю руку -
явно недостаточно, чтобы дотянуться до уток, не говоря уж о том, чтобы
снять цепи. Что касается рычагов, отверток, молотков и напильников, в моем
распоряжении находились лишь бумажные стаканы, непрочный пакет и пластико-
вая бутылка из-под воды. Я испытывал танталовы муки, в течение многих часов
любуясь на недосягаемую свободу.
В промежутках между длительными сеансами балансирования под потолком
я сидел на крышке уборной и читал книгу - детективный триллер с главным
героем, мастерски владевшим приемами карате. Он прорубил бы себе путь из
парусного отсека за пять минут.
Вдохновленный его примером, я предпринял очередную атаку на дверь ка-
юты. Она даже не дрогнула под моим натиском. Очевидно, мне следовало осва-
ивать карате наряду с психиатрией. Может, в другой раз повезет больше.
День промелькнул быстро. Смеркалось. Призрачная полоска суши неуклон-
но приближалась, обретая ясные очертания, но я понятия не имел, что это за
земля.
Моряк вернулся, спустил сумку и подождал, пока я повешу на веревку
две пустые.
- Спасибо, - крикнул я, когда он потянул сумки наверх, - за книгу
и носки.
Он кивнул и начал закрывать люк.
- Пожалуйста, не надо, - заорал я. Моряк помедлил и посмотрел вниз.
Похоже, в тот день звезды благоприятствовали заключенным, поскольку он сни-
зошел до первого объяснения.
- Мы заходим в порт. Не надрывайся зря, поднимая шум, когда мы вста-
нем. Мы бросим якорь. Никто не услышит тебя.
Он захлопнул люк. Я ел нарезанную ломтиками консервированную ветчину
и горячую вареную картофелину в отупляющей темноте, наполненной грохотом. Я
пытался подбодрить себя мыслями о том, что путешествие близится к концу:
конечно, они больше не захотят держать меня под замком. Наверное, завтра я
получу свободу. А после этого, возможно, узнаю кое-какие ответы.
Я решительно подавил мрачные опасения. Двигатель сбавил обороты -
впервые ритм его работы изменился. На палубе раздались топот, крики, якорь
с громким плеском погрузился в воду. Якорная цепь оглушительно загремела,
словно путь ее пролегал прямиком через парусный отсек: она, без сомнения,
находилась по ту сторону обшивки.
Двигатель заглушили. Наступила полная тишина. Скрип и шорохи прекра-
тились. Больше никакого ощутимого движения. Я надеялся, что покой принесет
облегчение, но текло время и произошло как раз обратное. Даже отрицательный
раздражитель, оказывается, лучше никакого. Лишь время от времени мне удава-
лось забыться кратким сном. Час за часом я лежал, не смыкая глаз, задаваясь
единственным вопросом: может ли человек понастоящему сойти с ума, очутив-
шись в полной изоляции?
День был в самом разгаре, когда моряк открыл люк в следующий раз.
Пятница, позднее утро. Он спустил .сумку, дождался обмена, вытянул веревку
и принялся задраивать отверстие.
Я невольно сделал слабое движение руками, словно умоляя. Он замешкал-
ся, глядя вниз.
- Я не могу позволить тебе увидеть, где мы, - обронил он.
Он почти извинялся, почти признавал, что мог бы обращаться со мной
получше, если бы не выполнял приказ.
- Подожди, - заорал я, когда он надвинул крышку. Он снова остано-
вился, приготовившись, по крайней мере, выслушать.
- Неужели нельзя загородить люк со всех сторон, если ты не хочешь,
чтобы я увидел землю? - воскликнул я. - Оставь его открытым...
Он обдумал предложение.
- Посмотрим, - сказал он, - позже.
Этого "позже" пришлось ждать невыносимо долго, но моряк вернулся и
действительно открыл люк. Пока он закреплял его, я спросил:
- Когда вы намерены выпустить меня?
- Не задавай вопросов,
- Я должен, - вспылил я. - Мне необходимо знать.
- Хочешь, чтобы я закрыл люк?
- Нет.
- Тогда не задавай вопросов.
Вероятно, это может показаться проявлением слабости, но я прекратил
расспросы. За восемь дней он не дал ни одного стоящего ответа. Если я начну
упорствовать, то добьюсь лишь того, что останусь без света, без ужина, и
настанет конец проблескам человечности с его стороны.
После его ухода я слазил наверх на разведку и обнаружил, что он окру-
жил люк баррикадами из пухлых валиков свернутых парусов. Поле моего зрения
сократилось примерно до восемнадцати дюймов.
Для разнообразия я улегся на верхнюю койку и попытался представить,
что это за порт - безнадежно близкий и который я могу узнать. Небо было
нежно голубым, солнечные лучи пробивались сквозь высокие, дымчатые облачка.
Стоял теплый, по-настоящему весенний день. В воздухе кружили морские чайки.
Эта картина пробудила во мне столь яркое воспоминание, что я не сом-
невался: если бы я смог увидеть то, что скрыто за свернутыми парусами, пе-
ред моим взором предстала бы гавань и взморье, где я играл ребенком. Воз-
можно, безумное плавание не имело цели и яхта бороздила ЛаМанш туда и об-
ратно, а сейчас мы благополучно вернулись домой в Райд, на остров Уайт.
Я отбросил утешительную мысль. С уверенностью можно было сказать
только одно: это место находилось не за Северным полярным кругом.
Снаружи иногда раздавались разнообразные звуки, но все они слышались
в отдалении и не несли никакой полезной информации. Я перечитал американ-
ский триллер и поразмышлял о бегстве.
День уже клонился к вечеру, когда моряк появился с ужином; на сей раз
он не стал закрывать люк, как только я завладел сумкой. В тот вечер я наб-
людал, как сгущаются сумерки и наступает ночь, и дышал чистым воздухом. Да-
же маленькая милость может обернуться великим благодеянием, решил я.
26 марта, суббота. В утренней сумке лежал свежий хлеб, свежий сыр и
свежие помидоры. Кто-то сходил на берег за покупками. Еще в сумке нашлась
дополнительная бутылка воды и обмылок. Я взглянул на мыло и начал гадать,
дали мне его по доброте или потому, что от меня воняло. А потом в душе
вдруг ярким пламенем вспыхнула надежда: неужели они надумали освободить ме-
ня и дали мне мыло для того, чтобы я вышел на волю чистым.
Я снял с себя всю одежду и вымылся с головы до ног, использовав носок
вместо мочалки. После недели бесплодных экспериментов с соленой морской во-
дой из уборной я испытывал сказочное физическое удовольствие, хорошенько
намыливаясь. Я вымыл лицо, уши и шею и был бы не прочь узнать, как выгляжу
с бородой.
После водной процедуры, надев рубашку и белье, которые давнымдавно
нуждались в стирке, я позавтракал.
Потом я прибрал каюту, свернул одеяло и свою лишнюю одежду, аккуратно
сложил вещи.
А потом я еще очень долго не решался признать, что моя трепетная на-
дежда беспочвенна. Никто не пришел, чтобы выпустить меня.
Поразительно, как быстро самая желанная роскошь становится обыденной,
приедается и уже не приносит радости. В темноте я тосковал по свету. Те-
перь, когда у меня был свет, я принимал его как должное и жаждал простора
для движений.
Каюта имела треугольную форму, каждая из трех сторон не превышала
шести футов в длину. Койки по правому борту, уборная и парусные рундуки по
левому занимали почти все пространство. Посередине оставался проход шириною
в два фута у двери, он резко сужался всего через четыре фута и сходил на
нет в глубине каюты там, где койки соприкасались с первым из рундуков. Сво-
бодного места хватало ровно на два маленьких шага или на один большой. Лю-
бые попытки проделать упражнения типа "согнуть-коленируки-вытянуть" сопро-
вождались незапланированным контактом с деревянными частями. Около двери
каюты в целом хватало места, чтобы постоять на голове. Я стоял пару раз.
Что доказывает, как легко свихнуться. Во второй раз, опускаясь, я с размаха
стукнулся лодыжкой о край рундука и решил отказаться от йоги. Если бы я
рискнул сесть в позу лотоса, я застрял бы навеки.
Я испытывал постоянную потребность кричать во все горло. Я понимал,
что никто меня не услышит, но это непреодолимое желание не подчинилось до-
водам рассудка. Оно было порождено растерянностью, гневом и клаустрофобией,
развившейся за неделю вынужденного заключения. Я знал, если поддамся иску-
шению и начну орать и вопить, то закончу, наверное, бурными рыданиями. Спа-
сало то, что я ни на миг не забывал: кто-то, вероятно, надеялся довести ме-
ня именно до такого состояния. Отчаянный крик звучал и звучал в моем мозгу,
и я не мог остановить его, но он хотя бы не вырывался наружу.
Окончательно смирившись с мыслью, что еще не настал день Исхода, я
провел довольно много времени, созерцая отхожее место. Не метафизически,
механически.
Все, что находилось в каюте, было либо встроенным, либо мягким. С са-
мого начала меня постарались лишить потенциального оружия или инструментов.
Пищу приходилось есть руками, и она прибывала в бумажной или пластиковой
упаковке, если таковая вообще имелась. Никаких тарелок. Ничего металличес-
кого, фарфорового или стеклянного. Из светильника не только вывинтили элек-
трическую лампочку, отсутствовал также и сам плафон, которому, по моим
представлениям, полагалось там находиться.
Карманы моего костюма опустошили. Пилка для ногтей, которую я обычно
носил в нагрудном кармашке, исчезла вместе с ручками, прицепленными изнут-
ри; из брюк пропал перочинный нож.
Я сел на пол, поднял крышку и вблизи тщательно изучил устройство ту-
алета.
Унитаз, сливной рычаг, насос. Множество труб. Запорный кран, регули-
рующий подачу морской воды.
Море в два счета разносит на куски хлипкие конструкции; эта была сде-
лана прочно и надежно, и могла выдержать любые удары волн.
Рычаг крепился сзади шарниром к встроенному стояку арматуры. Спереди
его венчала деревянная рукоятка. Примерно на расстоянии одной трети длины
от задней стенки к нему был прикреплен шатун, соединенный с насосом, чтобы
поднимать и опускать поршень. Длина рычага, от ручки до шарнира, равнялась
приблизительно восемнадцати дюймам.
Я смотрел на этот рычаг с вожделением, точно насильник, но не пред-
ставлял, как овладеть им без инструментов. К шарниру и шатуну рычаг крепил-
ся болтами с гайками, и, похоже, затягивал их сам Атлас. В раунде против
гайки большой и указательный пальцы не имели шансов. Я пытался так и этак
открутить ее в течение двух дней.
Гаечный ключ. Королевство за гаечный ключ, думал я.
Но как быть, если гаечного ключа нет и в помине? Я попытал счастья с
рубашкой. Ткань немного защищала руки, ослабляя давление на кожу и кости,
но не давала никакого дополнительного преимущества. Гайки стояли незыблемо,
словно скалы. Это напоминало попытку поменять колесо машины с помощью паль-
цев и носового платка.
Брюки? Плотная материя соскальзывала чаще, чем тонкая рубашка. Я поп-
робовал пояс брюк и нашел, что с ним работать намного удобнее. С обратной
стороны к брючному поясу обычно пришивают корсажную ленту, снабженную двумя
узкими полосками ребристой резинки. Истинное предназначение такого корсажа
- поддерживать брюки без ремня, упруго стягивая их на талии поверх заправ-
ленной рубашки. Я использовал брючный корсаж вместо гаечного ключа, он
плотнее садился на гайки, чем сами штаны или рубашка, вселяя некоторую на-
дежду на успех. Но я не добился результатов, несмотря на тяжкие усилия.
День прошел однообразно. Я попрежнему сидел на полу и бесплодно пытался от-
винтить гайки, которые невозможно отвинтить, просто потому, что больше не-
чем было заняться.
На ужин снова консервированная ветчина. Я тщательно счистил жир и
съел постный кусок. Люк оставался открытым. Я поблагодарил за мыло и не за-
давал вопросов.
Воскресенье. Еще одно воскресенье. Никто не имел права держать меня
взаперти так долго и без объяснений. За бортом вовсю бурлила непростая сов-
ременная жизнь, а я сидел под замком в душной и тесной клетке, как человек
в железной маске или почти, как он.
Я пустил в ход жир, снятый с ветчины; я намазал салом гайки, решив
проверить, будет ли от этого какой-нибудь толк. Большую часть дня я провел,
разогревая шатунную гайку пальцами, растирая жир вокруг ее граней и скручи-
вая ее штанами. Ничего не получилось.
Время от времени я вставал, потягивался и карабкался вверх, чтобы
посмотреть, заслоняют ли еще обзор свернутые паруса, и всегда находил их на
месте. Я снова немного почитал триллер. Я-закрыл крышку туалета, сел на нее
и примерно час любовался стенами. Я слушал крики чаек.
Моя обычная жизнь будто осталась далеко позади. Действительность про-
текала в недрах парусного отсека. Действительность являлась загадкой. Дей-
ствительность была бездной свободного времени, сводившей с ума.

Не спеша опустился воскресный вечер, стемнело, и медленно наступил
понедельник. Моряк принес мне завтрак намного раньше обычного. Подняв на-
верх пустую сумку, он начал закрывать люк.
- Не трогай, - завопил я.
Он на миг остановился, бесстрастно глядя вниз.
- Надо, - сказал он.
Я продолжал орать, требуя открыть люк, хотя он давно ушел, бросив ме-
ня в полной темноте. Едва начав шуметь, я понял, как трудно остановиться:
давно сдерживаемые крики и вопли стремились прорваться сквозь брешь в пло-
тине. Если плотина рухнет, я тоже сломаюсь. Я запихнул в рот подушку, чтобы
заставить себя замолчать, и боролся с охватившим меня желанием биться голо-
вой о дверь.
Заработал двигатель. Грохот, вибрация и темнота-- все, как раньше.
Это слишком, подумал я. Слишком. Но, по существу, у меня был единственный
выбор: сохранить рассудок или потерять его. И оставаться в здравом уме ста-
новилось все труднее.
Рассуждай логически, велел я себе. Повторяй стихи, решай в уме приме-
ры, вспомни все приемы, которыми пользовались другие одиночные заключенные,
.уловки, которые помогали им продержаться многие недели, месяцы, годы.
Я заставил себя не думать о таких немыслимых сроках и сосредоточился
на настоящем.
Двигатель работает на горючем. И он сжег уже немало топлива за время
путешествия. Следовательно, если корабль поплывет дальше, потребуется по-
полнить запасы.
Машины всегда останавливают в момент дозаправки. Если я устрою неве-
роятный шум, когда мы начнем заправляться, есть шанс, что кто-то случайно
услышит. Правда, я мало надеялся, что на мое представление в должной мере
обратят внимание, но я мог попробовать.
Цепь прогрохотала в обратном направлении по скрытому желобу - это
подняли якорь; я предположил, что корабль снялся с места, хотя движение не
ощущалось. Затем кто-то подошел и поставил на люк радиоприемник, включив
его на полную громкость. В течение непродолжительного времени музыка вела
безнадежную борьбу с ревом двигателя, но вскоре я почувствовал, как судно
стукнулось обо что-то, и тотчас машина застопорилась.
Я сообразил, что мы заправляемся. Но я слышал только громкую попмузы-
ку. И ни одна душа на пристани не услышит меня, что бы я ни сделал.
Спустя короткий промежуток времени двигатель опять заработал. Снаружи
раздалось несколько быстрых глухих ударов, от которых задрожал корпус, и
все стихло. Кто-то пришел и забрал радио: я заорал, чтобы открыли люк, но с
тем же успехом мог бы и не беспокоиться.
Корабль медленно набирал скорость, мы снова выходили в море, и, как
ни горько, но с этим приходилось смириться.
В море, в темноте, в оглушительном шуме. И я по-прежнему не знаю, по-
чему я тут оказался и долго ли пробуду. Я чувствовал себя все хуже изза не-
достатка физической нагрузки, и все сложнее было справляться с одолевавшим
меня унынием. Мучения последней недели начинались сначала.
Я сидел на полу, прислонившись спиной к двери каюты, обхватив колени
руками и опустив голову и задавался вопросом: как я вынесу все это. Поне-
дельник я провел в полном отчаянии.
Во вторник я сбежал.